Призраки в театральном зале
В прошлую субботу я, как вы помните, собиралась болеть, но была насильно извлечена из тёплой постели и отправлена по лужам в Народный театр на пьесу (покопалась в Интернете и нашла её название) Нила Саймона "Дилемма Роуз".
Сразу скажу: отношение к тому, что я видела, у меня было глубоко личное. Наверное, здесь не место перебирать все мои жизненные потери и называть по именам всех призраков, которые продолжают жить рядом со мной, давая советы, иронизируя, подбадривая, сомневаясь, волнуясь - всех тех, кто навещает меня перед сном и во сне и к кому возвращаются нежданно-негаданно мои мысли днём, когда меньше всего этого ждёшь, когда это возвращение кажется и несвоевремнным и почти неприличным... Скажу только, что постепенно эти призраки наполняли зал, занимая свободные кресла - слава Богу, их хватало.
Первым неслышно сел в кресле напротив Хорен. Он был молод, усат, задирист, любил музыку (в особенности джаз), математику и море. А вот озеро не любил - оно всегда казалось ему слишком холодным. Берега озера слишком близки друг к другу, напоминая рамки, а Хорен не выносил ограничений. За сценой звучал шум океана - ему это явно нравилось. И можно было смеяться над смертью, не признавая её, вопреки очевидности, потому что самого главного как раз не видят очи.
Я залюбовалась гордым армянским профилем Хорена, а между тем в зале появился Эдик Кирсанов. Эдик писал стихи и учил редкие языки: шведский, норвежский, кажется, датский... про английский и немецкий не говорю - это само собой разумеется. Смех Эдика был мягкий, чуть-чуть виноватый, как лёгкое пожатие плечами над несуразностью мира. Я узнала о его гибели утром, не допив кофе цвета его волос. Наверное, в вечности он изучит все мыслимые языки, а когда они закончатся, придумает новые и станет изучать их как неизвестные, делая по дороге умопомрачительные лингвистические открытия, восходя по лестнице слов к глубинам языка (я не оговорилась, именно так: восходя к глубинам, потому что мы помним, что глубина - это высота).
Тетя Галя и тетя Таня удивлены: они всё время забывают, что я уже не девочка. И спектакль, и мои потери кажутся им слишком взрослыми. Тетя Галя, впрочем, вскоре увлекается происходящим на сцене и я даже вижу, как она тайком заглядывает за изнанку русских слов, чтобы угадать в них оригинальный текст: она была учительницей английского языка, строгой и влюблённой и в свой предмет, и в литературу, и в город (ей посчастливилось жить в Петербурге), и в жизнь. Тетя Таня тоже смотрит пьесу с удовольствием, но она чаще поглядывает на меня. Это папина сестра-близнец, единственная из семьи, кто не стал поступать в институт, а пошел работать на завод. В её комнате в коммуналке была прекрасная библиотека и куча всяких чудесных вещей, из-за которых она казалась волшебницей. У неё на окне росли то помидоры, то лимоны, а в столе всегда было полно прекрасных цветных карандашей, и она никогда не предлагала для рисования листы, исписанные с одной стороны.
А бабушка Дуся села совсем близко, сразу за нами. Ей неинтересен спектакль. Она любит только сказки, притом лучше всего - русские народные. От ее рук пахнет блинами - нет, не такими, как я пекла в спешке перед отправлением в театр, а настоящими блинами, которые создают долго, подобно картине маслом, вкладывая в этот процесс всю свою любовь. Для бабушки Дуси я была самым любимым человеком на свете. Может ли такая любовь закончиться из-за такой чепухи, как смерть? Кстати, - да, бабулечка, с грибами лучше всего.
И так постепенно зал заполнялся, и в какой-то момент (а, вот и бабушка Саша с дедушкой Степой - впрочем, дедушку я не то чтобы рада видеть, но что уж поделаешь, они приходят не спрашивая) я поняла (в руках у меня старый потёртый заяц, чья окраска постепенно превращается из грязно-серой снова в первобытный голубой), что прошлое отменить нельзя, связи между людьми сильнее смерти, а фантазия - источник жизни не только тех, кто оказался по ту сторону, но и нас, временно остающихся здесь (оххх, нет, не всех призраков я рада видеть - но разве они не имеют права на несколько минут веселого смеха над комедией, которая их касается в не меньшей степени, чем нас?).
Наверное, неправильно говорить о потерях, потому что я буду сопротивляться забвению до последнего вдоха, я не желаю выздоровления ценой предательства памяти беззащитных призраков, которые не имеют иного существования, кроме того, которое даём им мы. Милые мои призраки, аплодируйте - эта пьеса для вас. Я не помню, кто как играл. Я провела этот вечер с вами. Живыми, ироничными, добрыми, язвительными, сочувствующими... - прежними и новыми, потому что это неправда, что в памяти вы остаетесь прежними. Память тоже меняет (нет-нет, я не говорю "искажает"!) образы.
Господи, как больно иногда бывает смеяться...
